Сказка обо всем

Альбом сказочно прекрасен, он в коленкоровом переплете и чудесно пахнет клеем и еще чем-то волшебным, это запах нового, запах обещания. Надя достает его каждое утро, просто подержать и понюхать, он похож на книжку, только лучше, потому что там ничего еще не написано. Белые страницы такие чистые, такие густые и упругие, в таком альбоме нельзя рисовать, он слишком красив. В книжках не рисуют.

Я напишу книжку, думает Надя. Сказку.

О чем написать? О принцессе? Да, пусть она, к примеру, нашла прекрасного лебедя и кормила его хлебными крошками, а потом он улетел в далекие края. Или пусть она нашла золотую цепочку и надела на шею, и эта цепь сковывала ее до самой смерти. Или как будто был принц, но он был заколдованный, и не мог говорить. И принцесса говорила за двоих, за себя и за него.

Или еще можно написать о собаке, которая мокнет под дождем, хозяйка привязала ее у магазина, и все не идет. Или о голубе, хромающем на оторванной ножке, другие голуби проворней, и ему никогда ничего не достается. Или о котенке под батареей в парадной, он умирает на своей подстилке, ему ставят блюдечко с молоком, а он и есть-то еще не умеет.

Еще можно о папе, который вчера пришел поздно с работы, и мама кормила его ужином, и он что-то говорил и даже улыбался, а когда мама вышла, у него сделалось лицо как у старого плюшевого зайца, такое же жалобное, и он сказал – не могу больше – а потом заметил Надю и выпрямился. Или о маме, как она красится перед зеркалом, и дает Наде помаду поиграть, а потом смывает все, что нарисовала, и яростно трет лицо полотенцем, словно хочет его совсем стереть.

Или о дедушке, который читал ей вслух словарь, а потом его положили на стол, и это был уже не он.

Или о дереве под окном, которое срубили. Или о бабочках, Надя как-то спросила у мамы, куда улетают бабочки, а мама заплакала.

Я напишу сказку обо всем этом, решает Надя.

Открывает альбом и рисует буквы. «Сказка обо всем».

Перед ней новая страница, надо начинать писать. Про принцессу, и про котенка, и про дедушку, и про голубя, и про дерево. Надя долго сидит над чистым листом, сказать надо так много, а слова такие длинные, она пробует написать «однажды», и это занимает столько времени, и дедушка с голубем как-то тускнеют, пока она мучается с буквами, дедушка ушел совсем, голубь улетел со своей раненой ножкой, улетел туда, где корма вдоволь, и брошенный словарь шелестит страницами, и принцесса постарела, и Надя вырывает этот лист.

И на новом листе она пишет, старательно выводя буквы: «ВСЕ».

Сказка готова.

Стрелы огненные

Входя на кухню, она зацепилась рукавом за дверную ручку и выругалась. Он удивился - последние несколько недель она цеплялась за все и падала на ровном месте, но не только не ругалась, а даже не менялась в лице. Он вспомнил, как у нее в руках раскололся бокал, а она продолжала его мыть, не видя, что пена стала ярко-красной.

Он обернулся от плиты, рискуя упустить кофе, и взглянул на нее. Последнее время он старался на нее не смотреть. Не мог видеть ее отрешенного лица. Господи, подумал он, какая она у меня страшненькая. Глаза как у кролика-альбиноса, и опухшая, как старый алкаш.

- А это что за дрянь валяется? - заорала она, хватая со стола пустую сигаретную пачку и с размаху швыряя ее в ведро, не попадая, подбирая и швыряя снова, снова и снова.

Он молча отвернулся и стал помешивать кофе, пена уже поднималась.

Он не хотел, чтобы она видела, как он улыбается.

Gute Maedchen kommen in den Himmel

Странная она все же, думал он, выруливая на трассу. Выворачивается вся до донышка, никакой тайны, никакой недосказанности. Порой даже не по себе, а если прямо сказать, то скучновато. Другая бы и голову поморочила, и взбрыкнула бы иной раз, и требовала бы чего-то - короче, держала бы в тонусе.
Любовь, это ведь игра, думал он, она не любит прямоты, она любит тайные тропы и нападает всегда из-за угла.
И похоже, ничего ей от меня не надо, подаркам радуется как-то слабенько, наоборот, все сама норовит то подарить какую-то ерунду, то по голове погладить. Улыбается так, что и не захочешь, а подумаешь - дурочка совсем. Потом присмотришься - да нет, вроде непохоже.
Как-то ведь другие девки умеют себя поставить. Какая-то она... Даже слова не подобрать. Негордая, что ли, думал он, сворачивая к дому.

Он не знал, что это и есть самая запредельная, сатанинская гордость.

Que ca m"a fait mal

Они по вторникам приезжали и номер всегда брали один и тот же, он его с утра по телефону заказывал. Парочка как парочка, к нам таких много ездит, только успевай белье менять. Я на них сперва и внимания не обратила, все как всегда, начальник и девица его. Девица причем из порядочных, у меня глаз наметан. Может, за деньги, может, заставляет он ее. Иначе-то не бывает. Я, по крайней мере, не видела. Сам из себя – смотреть не на что, начальник и начальник, ненавижу я эту породу. Почему – долго рассказывать, ненавижу и все.

На них всегда интересно смотреть, когда они уходят. На теток особенно. Приезжают-то ничего, храбрятся, еще темные очки любят нацепить, как будто это поможет. А через три часа выползет из номера – вся как на ладони, иной раз даже пожалеешь дурочку. Обычное дело.

А эта спустилась – мисс Вселенная, елы-палы. И все на начальничка на своего смотрит. Ну, тут и я на него посмотрела, интересно стало.
Знаете, девки, я всякого навидалась. И здесь, и вообще. Одного только не видела. Никогда я не видела, чтобы кто-то на кого-то так смотрел, как он на нее.

И стала я как-то нервничать. По вторникам особенно. С утра начинало колбасить, то стакан уроню, то что. Курить стала чаще выходить, встану на крылечке и курю. Я его машину-то еще в первый раз запомнила. И начальничком его про себя больше не называла.

А потом они не приехали. И раз, и другой. Опять-таки обычное дело. Я стала ждать, когда он другую привезет, они все так делают, у нас поэтому с постоянными клиентами даже здороваться запрещено. Ждала-ждала, месяца два прошло, наверно.

Девки, он приехал один. Взял чего-то в баре и пошел наверх, номер тот же. Я как раз на этаже была, просто посмотреть на него хотелось. Хотя чего там смотреть, дверь ключом открыл, вошел и заперся. Мне только показалось, что как-то странно он вошел. А потом до меня дошло. Он, когда дверь открыл, сперва отступил на шаг. Как будто пропускал кого-то.

Уволюсь я отсюда. Я уже и заявление подала.